Владимир Фролов

Что выше милости владычицы-любимой? И малость каждая блаженнее щедрот Небесной бездны, стойкой и необоримой, — Запястье, туфелька, нетерпеливый рот.

Она одна, всегда нечаянная, рядом В прозрачной кофточке, и складка меж бровей Разгладится, когда над гулким садом Зайдется сердце — сумасшедший соловей.

И сладким вздохом — не единым только хлебом, Ты с ней — мелькнувшего бессмертия залог... Не все ль равно, куда спешит под узким небом И убегает задрожавший потолок.

Еще позавчера шумел камыш, Сейчас в печи трещит, искрит и рвется, Но греет — не декабрьская ли тишь Свободой долгожданною зовется... И под руку российскому уму Предпраздничность безветрия, безвестья, Безвременья — отчасти потому Душа хмельная снова не на месте: В кустах, крестах с молитвой на устах, Снегах чужих, пустынях раскаленных, В бегах иль соблазнительных местах, Не столь родных, насколько отдаленных.

Не меня привечает столица. И свое отбродив, неспроста Я не вижу, куда прислониться, Приторчать у какого куста.

На гулящих московских вокзалах Под прицелом пространства стою — Я — пылинка из многих, из малых... Но выстаиваю, не сдаю — Общежитие, табор, больница, Каталажный нежданный покой... И меня провожает столица Не икоркой, так коркой сухой.

Свет дорожный площаден и резок. И под ним, в ожиданье вины — Привередливый лишний довесок И хребет беспощадной страны.